Сегодня делать какие-либо стратегические прогнозы можно только на макроуровне. Например – о девестернизации международной системы или о том, что тот вариант глобализации, который мы понимали в 90-е годы, превращается сейчас в некую постглобализацию. Я бы не сказал, что это прекращение глобализации. Она не прекращается, а видоизменяется в создание макрозон в разных регионах мира. Это самый общий план. А делать какие-то прогнозы на 4–5 лет с точки зрения того, чем закончится, например, в полной мере украинский кризис или какие-то ещё процессы – очень сложно.
Есть определённая проблема в том, что по-разному видятся итоги специальной военной операции. Понятно, что высшее политическое руководство принимает соответствующие решения исходя из своего понимания ситуации, но есть фактор отсутствия определённости с точки зрения работы со смыслами, в том числе и на освобождённых территориях. Произошедшую в Мелитополе террористическую атаку, например, следует рассматривать как действие для того, чтобы запугать и местную элиту, и местное население, то есть показать, что наступает ответственность за сотрудничество, наступает ответственность за инакомыслие в данном вопросе. Сталкиваясь с такой системой противодействия, я думаю, необходимо задумываться о возможности применять большую однозначность в подходах трансляции официальной позиции, в официально заявленных подходах к тому, что мы делаем.
В контексте обсуждения Междуморья и других польских проектов в Центральной и Восточной Европе, совершенно понятно, что, если мы говорим о геополитическом и геоэкономическом плане, то выход на границы Луганской и Донецкой областей имеет историко-политико-этическое значение, прежде всего, с точки зрения населения. А геополитическое значение имеет, прежде всего, ситуация в Причерноморском регионе и на всей линии Чёрного моря (порты, устья рек и значительная часть населения, которая лояльно относится к России).
Мы оказались в ситуации, когда, действительно, геополитические ставки очень высоки. В данном случае это просто необходимо принимать и действовать в соответствующем ключе. Минск-3 в данном случае, под какие-то обещания о возможных частичных отменах санкций и прочем приведёт к тому, что мы окажемся в ещё более неблагоприятном положении, чем три года назад. Любого рода договорённости возможны только как элемент региональной системы безопасности, прогарантиррванной всеми весомыми акторами. Любые иные в формате «передышки» приведут к расслаблению элитного класса внутри нашей союзной системы, и в Белоруссии. Я считаю, что и в Белоруссии, и в России есть очень много людей, которые приняли образ и форму, но не поменяли содержание. У нас в России мы видим этих людей в том числе и в академическом сообществе, и в культуре. Есть те, кто приняли форму, но не поменяли содержание, есть те, кто не принял ни форму, ни содержание.
Сейчас очень модно говорить, что Россия проигрывает информационную войну. Я бы всё-таки так однозначно не подходил бы к этому вопросу, потому что, во-первых, и с технологической точки зрения слишком разный потенциал у Запада и России. С точки зрения финансового потенциала, технологического потенциала, медийного и т.д.
Мне представляется, что те нарративы и те дискурсы, которые внедряются, они тоже с той стороны имели расчёт на более быстрое разрушение системы здесь, чем это происходит. Как оказалось, значительная часть общества, подавляющее большинство поддерживает эту ситуацию, значительная часть элит тоже поддерживает тот новый курс, который реализуется. В этом плане шаблоны, которые внедряются из Запада, они работают всё-таки на ту аудиторию, которая готова воспринимать в значительной степени эти шаблоны.
Как известно, мягкая сила работает хорошо там, где есть возможность воспринимать эту мягкую силу определёнными социальными группами и слоями, и где элита и руководство страны не противодействуют контрмерами работе этой мягкой силы. Но достаточно ли этого? Мне кажется, что нет.
Дискуссия, которая возникла после выступления Ильницкого в Совете Федерации, говорит о том, что у нас почему-то до сих пор какая-то странная, не очень системная позиция по этому вопросу. У нас противопоставляется технологический подход, описание событий, которые происходят, внедрение символов на первом уровне и ценностная стратегическая составляющая. Они разделяются, люди полемизируют друг с другом. Мне кажется, что сейчас проходит не только информационная война, но и война психологическая и ментальная, совмещённая с этим информационным компонентом, она имеет под собой несколько рядов, несколько структур войны.
Информационная структура, новостная структура, технологическая (условно говоря, «коллективный Арестович», который нам противостоит) в данном случае представляют низовой уровень, а есть ценностные моменты, моменты связанные с внесением консервативных ценностей, моменты, связанные с тем, что у нас обязательно должен быть подход, направленный не только внутрь себя, но и направленный вовне.
Говорилось, что Европа раскалывается, национальные государства возрождаются. Но пока мы видим то, что наш курс на раскол Европы в отношении немцев, в отношении французов, который вёлся за последние годы – потерпел неудачу. И в какой степени ещё Германия будет устанавливать с нами позитивные какие-то отношения – это очень большой вопрос. Сейчас на фоне англосаксов это кажется более приемлемым вариантом сотрудничества. Я имею в виду польско-германские противоречия, на которых безусловно нужно играть. Но в стратегическом отношении надо понимать, что конкуренция и те русофобские элементы, которые заложены вот в этом коллективном Западе, они существуют прекрасным образом по целому ряду параметров и в континентальной Европе. Поэтому, мне кажется, здесь нам совместно с белорусской стороной нужно переходить к созданию своего ценностного проекта, активно более заявленного вовне.
При этом важно осознавать, что консерватизм консерватизму рознь: в Польше тоже консерваторы сейчас у власти, это не значит, что мы с ними не сталкиваемся. Но, тем не менее, мы должны стать локомотивом этого процесса. Пока у нас это всё находится только на уровне авторитетного обсуждения, узкого, на уровне заявлений высших должностных лиц об этом, но нужно скорее действовать в медийной сфере, в социальной сфере и, прежде всего, в образовательной сфере.
Отказ от Болонской системы я оцениваю позитивно, потому что Болонская система, за редким исключением наличия отдельных неплохих магистерских программ, прежде всего привела к вымыванию мозгов. Она, собственно, на это и рассчитана, потому что это система постколониальная, эта система рассчитана на то, что полупериферия выкачивает свои лучшие мозги на Запад. Значит, с этим надо заканчивать. Нужно создавать свою систему, совместную, союзную систему, свои рейтинги, свои оценки, которые стали бы воспринимаемы, в том числе и в том коллективном Не-Западе. Другое дело, что проблемы российского образования связаны не только и не столько с болонской системой, а с его общей бюрократизацией, слабым престижем профессии учителя, материальными проблемами, падением роли школы как института воспитания гражданина.
Термин «коллективный Восток» в нашем докладе не противоречит, в моём понимании, термину «коллективный Не-Запад». Будут свои структуры, которые будут внутри этого коллективного Востока. Например, Китай сейчас активно борется за островную инфраструктуру в Тихом океане. Показательно, что на Соломоновых островах сегодня творится – это же тоже «коллективный Восток», это система на разных уровнях Не-Запада.
В этом плане нам необходимо провести серьезную работу. Я не могу сказать, что борьба за молодёжь проигрывается, у нас есть прекрасная молодёжь, я сам вижу по своим студентам это, но от скорости наших действий, в этом отношении, будет зависеть многое. И тогда мы выбьем этот элемент, которым нас всё время пугают, который пытаются реализовать для изменения нашей социальной системы, социально-психологического уклада, и вообще подорвать тот проект, который может позволить существовать России в XXI веке, и Беларуси, Союзному государству, как ядру Евразийской интеграции.
Союзное государство и ЕАЭС – это, действительно, не одно и то же. Я воспринимаю Беларусь и Союзное государство как ядровой элемент более сложной системы. Понятно, что тут нужно будет ставить определённые барьеры между другими странами и этим ядром. И они не могут претендовать в полной мере на то, что мы имеем в интеграции Беларуси и России. Но центром притяжения Союзное государство вполне может быть. От его успешности очень многое сегодня зависит.
Александр Гущин